X
Единственное средство выйти из положения, созданного бессословной "интеллигенцией", состоит в том, чтобы сама масса нации начала у нас сильнее жить своей естественной групповой, сословной жизнью. В этом отношении и важно все, что дает этим группам организацию и права для самостоятельной жизни.
Ни один народный слой не попадал в Европе под такую власть интеллигенции, как городской рабочий, бывший орудием ее революций. Но повсюду, где этот слой мог сколько-нибудь самостоятельно организовывать свои силы во имя своих интересов, этот "пролетариат", прежде столь покорный интеллигенции, начинал вырабатывать своих вожаков, свои авторитеты, свою сословную интеллигенцию, и как ни слабо еще это явление, однако и оно уже довольно заметно потрясло социальный демократизм. Сословный народный ум уже привносит долю здравого смысла в общественную жизнь, расшатанную революциями, и даже кое-что дает социальной науке.
Чем шире и разностороннее будет развиваться эта выработка сословной, слоевой жизни, тем сильнее нации начнут снова пропитываться своими собственными "интеллигентами", людьми знающими, деловыми, авторитетными и в то же время не оторвавшимися от действительной жизни. К ней их крепко привязывает их положение в сословии. Только возрождение такой сословной интеллигенции и может освободить наконец нации от сословия интеллигенции, а этим путем поможет оздоровить саму нынешнюю интеллигенцию, указав ей ее настоящее дело, то есть не господство над народом, но служение ему.
У интеллигенции, вырастающей на национальной групповой самодеятельности, у тех авторитетных, доверенных людей, которых выдвигает деловая жизнь групп и сословий, получается уже не книжная, не лихорадочно-отвлеченная, а практическая, здоровая закалка ума. Связь с народом ставит такую интеллигенцию на почву народных верований, духовных потребностей и исторических идеалов. У таких людей становится иным и пользование помощью науки.
Интеллигенция бессословная, революционная, не связанная с бытовой жизнью нации, жадно ищет в науке всего сколько-нибудь оправдывающего ее существование, то есть только отрицания, обличения слабых сторон жизни и всего, что сколько-нибудь уполномочивает на сочинение "новых строев" и оправдывает революцию.
Интеллигенция сословная, порождаемая бытовой и трудовой жизнью, напротив, ищет в науке того, что оправдывает ее существование, то есть того, что объясняет естественное, органическое развитие общества и внутренние законы его улучшения. Потому-то социалисты-революционеры и относятся повсюду с явной и скрытой враждой к профессиональному рабочему движению.
Действительно, вот, например, характеристика австралийских рабочих, можно сказать, созданных рабочими союзами, как известно, особенно развитыми в австралийских колониях. "Он (австралийский рабочий), - говорит новейший наблюдатель, - не желал бы цензового парламента, как в Великобритании, но проявляет самую недвусмысленную привязанность к монархии" {Alburt Metin. Le Socialisme sans doctrines. Paris, 1901. С 266 - 267.}.
Точно так же "религия и ее обряды составляют предмет, если можно, еще большего его почитания". Австралийский рабочий аккуратно посещает церковь, молится за обедом и т. п. Никогда он не дозволит кому-либо отрицания христианства и т. п.
Если все это под влиянием сословной жизни проявляется у английской рабочей интеллигенции, то что же сказать о русском рабочем?
И можно понять, какое благодетельное влияние на нашу современную интеллигенцию оказало бы в конце концов формирование русской народной интеллигенции! Это заставило бы нашу нынешнюю интеллигенцию оглянуться на себя, понять всю опасность и вредность своей социально-политической роли. Одна часть нынешней интеллигенции под влиянием таких оздоровляющих примеров, конечно, сама решилась бы перейти к служению нации в ее органических сословных сферах. Другая часть, если бы и оказалась не способна отказаться от интеллигентской мечты о властвовании над душами, совестью, делами и судьбами русского народа, то, по крайней мере, смирилась бы пред силой, которую невозможно поработить с минуты нарождения ее сознательности.
Таким образом, произошло бы постепенно величайшее событие, излечение величайшего зла: исчезновение сословия интеллигентов и вооружение нации, во всех ее сословиях, необходимым интеллигентным элементом, сословным, проникнутым духом нации и ей служащим.
При таких условиях и та небольшая доля образованных людей, которая по своей действительной своеобразности и по силе не укладывается в обязательные рамки, оставаясь внесословною, тоже совершенно изменила бы характер. Это был бы, так сказать, пророческий элемент умственной жизни страны, выразитель высшего своеобразия национального ума и чувства.
Может быть, культурная жизнь Европы уже сказала миру все, что могла... Но у нас во всех органических слоях народа жив христианский идеал, идеал не разрушения, а устроения, не вражды, а союза. Живущий в душах десятков миллионов, он теперь не может заметно проявляться в общем устроении России, потому что этим последним заведует фактически "интеллигенция", отрешенная от духа нации. Но чем больше будет нарождаться интеллигенции народной и чем больше будет возвращаться к народу нынешняя интеллигенция, тем скорее Россия может зажить наконец своей жизнью, своим идеалом и сказать миру свое социально-политическое слово.
XI
Оживление национальной, сословной и групповой, самодеятельности и организации имеет еще одно величайшее значение именно для России, а через Россию и для всего мира: только в организованной нации становится реальностью непосредственное общение Верховной власти с народом, которое составляет идеальную основу нашего государственного строя.
Позволю себе сослаться на то, что я раньше писал об этом в книге "Единоличная власть как принцип государственного строения" (М., 1897).
В нации дезорганизованной власть неизбежно окружается "средостением" бюрократии, отрезающей ее от народа. Положение Верховной власти в этом случае таково, что она, даже и при желании, не имеет возможности вступать в общение с нацией.
Если в нации никто ничего не делает, если все за всех думает и делает чиновник, то и общение становится возможным только с ним. Какое бы ни возникло обстоятельство - спросить возможно только чиновника, ибо никто больше в стране ничего не делает и ничего не знает. Для общения нет места.
Создать его никак не помогает так называемое представительство. Парламентские депутаты выражают не волю или желания народа, а желания политиканствующего сословия, так что это представительство не объединяет государство с нацией, а еще более разъединяет их.
Идея общения проявляется у нас еще в проектах земских соборов. Конечно, если рассматривать вопрос в принципе, то должно сказать, что никакие собрания, созванные, выбранные или назначенные, нимало сами по себе не противоречат монархической идее. Но весь вопрос в том, каковы эти собрания, из кого они состоят? Это обстоятельство столь важно, что иной раз, может быть, знакомство с одним никем не избранным и не назначенным человеком способно более послужить общению Монарха с нацией, нежели присутствие его среди целой тысячи депутатов земского собора.
Что такое общение, которое нужно Монарху? Это есть общение с национальным гением. Оно нужно для того, чтобы Верховная власть находилась в атмосфере творчества народного духа. Он проявляется иногда в деятельности чисто личной, но более всего в действии установившихся издавна учреждений и организаций и в характере представляющих их лиц. Следовательно, Монарху нужны и важны люди только этого созидательного и охранительного слоя, цвет нации, ее живая сила.
Находятся ли эти люди собранными в одной зале или нет, это вопрос второстепенный. Но одни только эти люди дают общение с духом нации.
В них Верховная власть видит и слышит не то, что говорит толпа, но то, что масса народа говорила бы, если бы умела сама в себе разобраться, умела бы найти и формулировать свою мысль. Весь вопрос об общении, следовательно, сводится к средствам окружить Верховную власть этими людьми, выделить их, сделать видными, легко находимыми и доступными для власти каждую минуту, когда она в этом чувствует потребность.
По этому поводу и говорят о природной сословности монархических наций. Как прекрасно выражался А. Пазухин, "весь общественный быт Древней Руси покоился на строго сословном начале. Каждый гражданин Московского государства непременно состоял в каком-нибудь чине, принадлежал к известному сословию, обязанному отбывать то или иное государственное тягло. Русский народ, распределенный на известное число государственных чинов, со строгим различием в правах и обязанностях, и есть та "вся земля", то историческое земство, к основам которого теперь взывают политические мыслители, мечтающие утвердить современный политический строй России на бессословном начале".
Единственное средство выйти из положения, созданного бессословной "интеллигенцией", состоит в том, чтобы сама масса нации начала у нас сильнее жить своей естественной групповой, сословной жизнью. В этом отношении и важно все, что дает этим группам организацию и права для самостоятельной жизни.
Ни один народный слой не попадал в Европе под такую власть интеллигенции, как городской рабочий, бывший орудием ее революций. Но повсюду, где этот слой мог сколько-нибудь самостоятельно организовывать свои силы во имя своих интересов, этот "пролетариат", прежде столь покорный интеллигенции, начинал вырабатывать своих вожаков, свои авторитеты, свою сословную интеллигенцию, и как ни слабо еще это явление, однако и оно уже довольно заметно потрясло социальный демократизм. Сословный народный ум уже привносит долю здравого смысла в общественную жизнь, расшатанную революциями, и даже кое-что дает социальной науке.
Чем шире и разностороннее будет развиваться эта выработка сословной, слоевой жизни, тем сильнее нации начнут снова пропитываться своими собственными "интеллигентами", людьми знающими, деловыми, авторитетными и в то же время не оторвавшимися от действительной жизни. К ней их крепко привязывает их положение в сословии. Только возрождение такой сословной интеллигенции и может освободить наконец нации от сословия интеллигенции, а этим путем поможет оздоровить саму нынешнюю интеллигенцию, указав ей ее настоящее дело, то есть не господство над народом, но служение ему.
У интеллигенции, вырастающей на национальной групповой самодеятельности, у тех авторитетных, доверенных людей, которых выдвигает деловая жизнь групп и сословий, получается уже не книжная, не лихорадочно-отвлеченная, а практическая, здоровая закалка ума. Связь с народом ставит такую интеллигенцию на почву народных верований, духовных потребностей и исторических идеалов. У таких людей становится иным и пользование помощью науки.
Интеллигенция бессословная, революционная, не связанная с бытовой жизнью нации, жадно ищет в науке всего сколько-нибудь оправдывающего ее существование, то есть только отрицания, обличения слабых сторон жизни и всего, что сколько-нибудь уполномочивает на сочинение "новых строев" и оправдывает революцию.
Интеллигенция сословная, порождаемая бытовой и трудовой жизнью, напротив, ищет в науке того, что оправдывает ее существование, то есть того, что объясняет естественное, органическое развитие общества и внутренние законы его улучшения. Потому-то социалисты-революционеры и относятся повсюду с явной и скрытой враждой к профессиональному рабочему движению.
Действительно, вот, например, характеристика австралийских рабочих, можно сказать, созданных рабочими союзами, как известно, особенно развитыми в австралийских колониях. "Он (австралийский рабочий), - говорит новейший наблюдатель, - не желал бы цензового парламента, как в Великобритании, но проявляет самую недвусмысленную привязанность к монархии" {Alburt Metin. Le Socialisme sans doctrines. Paris, 1901. С 266 - 267.}.
Точно так же "религия и ее обряды составляют предмет, если можно, еще большего его почитания". Австралийский рабочий аккуратно посещает церковь, молится за обедом и т. п. Никогда он не дозволит кому-либо отрицания христианства и т. п.
Если все это под влиянием сословной жизни проявляется у английской рабочей интеллигенции, то что же сказать о русском рабочем?
И можно понять, какое благодетельное влияние на нашу современную интеллигенцию оказало бы в конце концов формирование русской народной интеллигенции! Это заставило бы нашу нынешнюю интеллигенцию оглянуться на себя, понять всю опасность и вредность своей социально-политической роли. Одна часть нынешней интеллигенции под влиянием таких оздоровляющих примеров, конечно, сама решилась бы перейти к служению нации в ее органических сословных сферах. Другая часть, если бы и оказалась не способна отказаться от интеллигентской мечты о властвовании над душами, совестью, делами и судьбами русского народа, то, по крайней мере, смирилась бы пред силой, которую невозможно поработить с минуты нарождения ее сознательности.
Таким образом, произошло бы постепенно величайшее событие, излечение величайшего зла: исчезновение сословия интеллигентов и вооружение нации, во всех ее сословиях, необходимым интеллигентным элементом, сословным, проникнутым духом нации и ей служащим.
При таких условиях и та небольшая доля образованных людей, которая по своей действительной своеобразности и по силе не укладывается в обязательные рамки, оставаясь внесословною, тоже совершенно изменила бы характер. Это был бы, так сказать, пророческий элемент умственной жизни страны, выразитель высшего своеобразия национального ума и чувства.
Может быть, культурная жизнь Европы уже сказала миру все, что могла... Но у нас во всех органических слоях народа жив христианский идеал, идеал не разрушения, а устроения, не вражды, а союза. Живущий в душах десятков миллионов, он теперь не может заметно проявляться в общем устроении России, потому что этим последним заведует фактически "интеллигенция", отрешенная от духа нации. Но чем больше будет нарождаться интеллигенции народной и чем больше будет возвращаться к народу нынешняя интеллигенция, тем скорее Россия может зажить наконец своей жизнью, своим идеалом и сказать миру свое социально-политическое слово.
XI
Оживление национальной, сословной и групповой, самодеятельности и организации имеет еще одно величайшее значение именно для России, а через Россию и для всего мира: только в организованной нации становится реальностью непосредственное общение Верховной власти с народом, которое составляет идеальную основу нашего государственного строя.
Позволю себе сослаться на то, что я раньше писал об этом в книге "Единоличная власть как принцип государственного строения" (М., 1897).
В нации дезорганизованной власть неизбежно окружается "средостением" бюрократии, отрезающей ее от народа. Положение Верховной власти в этом случае таково, что она, даже и при желании, не имеет возможности вступать в общение с нацией.
Если в нации никто ничего не делает, если все за всех думает и делает чиновник, то и общение становится возможным только с ним. Какое бы ни возникло обстоятельство - спросить возможно только чиновника, ибо никто больше в стране ничего не делает и ничего не знает. Для общения нет места.
Создать его никак не помогает так называемое представительство. Парламентские депутаты выражают не волю или желания народа, а желания политиканствующего сословия, так что это представительство не объединяет государство с нацией, а еще более разъединяет их.
Идея общения проявляется у нас еще в проектах земских соборов. Конечно, если рассматривать вопрос в принципе, то должно сказать, что никакие собрания, созванные, выбранные или назначенные, нимало сами по себе не противоречат монархической идее. Но весь вопрос в том, каковы эти собрания, из кого они состоят? Это обстоятельство столь важно, что иной раз, может быть, знакомство с одним никем не избранным и не назначенным человеком способно более послужить общению Монарха с нацией, нежели присутствие его среди целой тысячи депутатов земского собора.
Что такое общение, которое нужно Монарху? Это есть общение с национальным гением. Оно нужно для того, чтобы Верховная власть находилась в атмосфере творчества народного духа. Он проявляется иногда в деятельности чисто личной, но более всего в действии установившихся издавна учреждений и организаций и в характере представляющих их лиц. Следовательно, Монарху нужны и важны люди только этого созидательного и охранительного слоя, цвет нации, ее живая сила.
Находятся ли эти люди собранными в одной зале или нет, это вопрос второстепенный. Но одни только эти люди дают общение с духом нации.
В них Верховная власть видит и слышит не то, что говорит толпа, но то, что масса народа говорила бы, если бы умела сама в себе разобраться, умела бы найти и формулировать свою мысль. Весь вопрос об общении, следовательно, сводится к средствам окружить Верховную власть этими людьми, выделить их, сделать видными, легко находимыми и доступными для власти каждую минуту, когда она в этом чувствует потребность.
По этому поводу и говорят о природной сословности монархических наций. Как прекрасно выражался А. Пазухин, "весь общественный быт Древней Руси покоился на строго сословном начале. Каждый гражданин Московского государства непременно состоял в каком-нибудь чине, принадлежал к известному сословию, обязанному отбывать то или иное государственное тягло. Русский народ, распределенный на известное число государственных чинов, со строгим различием в правах и обязанностях, и есть та "вся земля", то историческое земство, к основам которого теперь взывают политические мыслители, мечтающие утвердить современный политический строй России на бессословном начале".