VI
Совершенно то же приходится сказать и о наших обязанностях как подданных в отношении Государя.
Мы считаемся подданными, любим Государя и желаем Ему верно служить, подобно тому как любим Церковь и не отказываемся ей служить. Но и тут, подобно предыдущему, - как же служить Государю, ничего не зная, ничего не понимая в общественных делах? Можно, конечно, беспрекословно повиноваться, и это, положим, великий долг и добродетель русского человека. Но когда человек недостаточно знает и понимает, его слишком легко обманывать и приводить бессознательно к действиям, вредным для Государя и Отечества. Чтобы охранять интересы Государя и Отечества, обязательно необходима известная степень политической сознательности, развития и осведомленности. Что могли бы сделать Кузьма Минин Сухорукий и Иван Сусанин, если бы умели только беспрекословно повиноваться? Да и кому еще должен повиноваться подданный для того, чтобы повиноваться именно Государю, а не тайным врагам его? Это вопрос подчас весьма сложный. Разве парижская чернь, принудившая Людовика XVI переехать в Париж, понимала, что делает и кому помогает? А ведь она в то время еще любила своего короля.
Не говорю уже о пропаганде идей республиканских, которая теперь через все щели прорывается к народу. Мыслимо ли противостоять ей с одной традицией да привычкой, которые, впрочем, подрываются именно сильнее всего в городе не только пропагандой, но и беспорядочным существованием вне семьи, вне общины, вне всякой гражданской деятельности.
Нет на свете выше политического идеала, как идеал Самодержавного Царя, душой и сердцем объединенного с народом. Но этот идеал должно понимать и нужно им, по мере сил, жить. Люди же бессознательные не могут ни понимать, ни жить человечески. И страшно подумать, что ненормальные условия способны вырабатывать бессознательную и недовольную "чернь", безродный "пролетариат", именно в городах, которых влияние в жизни страны постоянно возрастает.
Между тем городское рабочее население, если оно получает время и средства для своего нормального национального развития и в своих промышленных союзах приучается понимать условия гражданской жизни, научаясь также и пользоваться ими разумно и легально, - именно это население может укрепляюще и развивающе действовать на всю остальную массу русского народа, с которым оно так тесно связано.
Вот как освещается "мирная", "созидательная" деятельность, ненавистная революционерам, когда смотреть на нее с точки зрения здорового русского идеала. Для социал-демократа рабочий класс делается "наиболее малоценным и наименее интересным", если только покидает мысль разрушить свое общество, а думает об улучшении своего быта. Для того же, кто помнит обязанность "возделывать и хранить" наше земное достояние, напротив, всякое честное стремление к улучшению обнаруживает ростки великого, идеального. И понятно, что это относится не к одному рабочему классу, а ко всем слоям, на которые естественно расчленяется человеческое общество. Те же великие, идеальные цели существуют и при улучшении быта дворянина, промышленника, служилого человека, или, по крайней мере, эти цели должны быть при сознательном отношении человека к своей личной и сословной жизни.
Почивший епископ Феофан, Вышенский затворник, на вопрос образованной девушки, чем ей заниматься, отвечал: "Делать как следует все, что посылает окружающая жизнь". Это ответ истинной мудрости. Он совершенно приложим и к запросам общественной жизни.
Если бы мы как следует, то есть согласно своему идеалу, устраивали все, выдвигаемое действительной жизнью, все группы, слои, сословия, порождаемые ею, предоставляя им настоящее живое, самостоятельное и организованное, а тем самым дисциплинированное существование, то все социальные вопросы решались бы у нас легко. Отрицательные и разрушительные революционные идеалы не могли бы к нам и заноситься. Из этой постоянной, хотя даже и мелкой организационной работы вытекают великие последствия. Если мы впадаем в общественное недомогание, то исключительно потому, что наше европеизированное "средостение" постоянно мешает России жить и устраиваться по-русски.
Если же мы осознаем наконец свой идеал, если он в России победит наконец мертвящее влияние европейского идеала и мы начнем снова устраивать все классы и сословия по тому же типу, какой уже складывался в Московской Руси, то из этого проистекли бы, в числе других, два уже прямо величайших последствия:
1) коренное преобразование самого типа так называемой интеллигенции;
2) возможность не только идеального, но действительного, непрерывного общения Верховной власти и народа.
Здесь мы уже поднимаемся в высшие области служения нашему общественному идеалу.
VII
Значение сословно-организующей деятельности для возвращения образованному слою его нормального характера заслуживает в настоящее время особенного внимания всех лучших сил самого образованного слоя.
Ему более чем кому-либо следует подумать о ненормальном характере, который он невольно принимает, превращаясь в так называемую интеллигенцию.
Я говорю в данном случае не об идеях интеллигенции, не о тех или иных ее партиях, но о самом социальном характере ее, при котором ее идеи, изменяясь в ту или иную сторону, обрекаются на развитие почти фатально ненормальное.
Основной характер современной интеллигенции состоит в том, что она из совокупности просто образованных людей разных сословий и классов сама превратилась в особый класс, специализированный на функциях "знания и понимания" и уже не у нации почерпающий идеи, а, наоборот, как бы мыслящий за нацию и внушающий ей идеи. Это положение вредное для нации, вредное и для этого "мозга нации", а в то же время новое в истории. Оно заявило себя, собственно, с XVIII века и характеристично обнаружилось одновременно с идеей революции. За все остальное время существования человечества такой отслоенной, превратившейся в особый класс интеллигенции не было. Были люди образованные, ученые, были и классы, более других обладавшие образованием. Но эти образованные люди не сплачивались, не выделялись в особенное сословие, а были неразрывно связаны с жизнью других, органических слоев народа.
Даже духовенство, иногда наиболее сосредоточивавшее знания, являлось особым сословием и имело авторитет не как "интеллигенция", не потому, что оно было "интеллигенцией", а потому, что служило удовлетворению религиозной потребности народа. В христианском мире оно даже не определяло верований народа, а только имело те же самые верования, что и народ. Митрополит или патриарх, изменявший эти верования, не встречался народом, как ныне интеллигенция, с преклонением перед "последним словом" понимания, а напротив, изгонялся как еретик. Величайшим авторитетом в духовенстве пользовались не наиболее образованные, а наиболее святые, то есть наиболее преуспевшие в том духовном совершенстве, которого старался достигать и каждый, самый скромный мирянин.
Были образованные бояре, и их мнения о политических делах окружались в глазах народа большим авторитетом. Однако напрасно бы пытался боярин ослепить народ проектами "последних слов" революционных переворотов. Даже и несравненно меньшего переворота не мог он сделать, потому что в народе повсюду имелись свои социальные авторитеты, свои, в своем роде, "интеллигенты" - по крестьянской ли жизни, по посадской ли и торговой или в казачьих населениях. Все эти слои нации верили в свой ум и понимание, и если теоретическое значение, чисто книжное, не очень распространялось, отчасти именно потому, что эта сословная интеллигенция прекрасно понимала, что величайшее знание жизни есть знание непосредственное, а не книжное. Поэтому у всех народов авторитетом знания, то есть своего рода интеллигентом, считался наиболее опытный, умный и наблюдательный деятель самого сословия.
Вследствие присутствия повсюду таких людей, вследствие обладания своими авторитетами, своими "интеллигентами" сословия были живы и крепки, и внутреннее духовное порабощение каждого из них каким-либо другим сословием было крайне трудно, почти невозможно. Наши крепостные потеряли почти все, но сохранили до конца духовную, умственную самостоятельность.
Дворянство могло взять у крепостных их гражданские права, но подчинить их духовно было не в состоянии. Так было повсюду, и замечательно - именно в эти времена никто не признавал законом "борьбу классов", все классы чувствовали свою связь, и национальное единство твердо поддерживалось этой "сословной интеллигенцией".
Интеллигенция внесословная проявлялась, как это и подобает, в редких, личных исключениях, которые в таких малых дозах имели для общества даже полезное значение фермента, тем более что на такую внесословную роль являлись лишь весьма оригинальные и сильные личности.
Совершенно то же приходится сказать и о наших обязанностях как подданных в отношении Государя.
Мы считаемся подданными, любим Государя и желаем Ему верно служить, подобно тому как любим Церковь и не отказываемся ей служить. Но и тут, подобно предыдущему, - как же служить Государю, ничего не зная, ничего не понимая в общественных делах? Можно, конечно, беспрекословно повиноваться, и это, положим, великий долг и добродетель русского человека. Но когда человек недостаточно знает и понимает, его слишком легко обманывать и приводить бессознательно к действиям, вредным для Государя и Отечества. Чтобы охранять интересы Государя и Отечества, обязательно необходима известная степень политической сознательности, развития и осведомленности. Что могли бы сделать Кузьма Минин Сухорукий и Иван Сусанин, если бы умели только беспрекословно повиноваться? Да и кому еще должен повиноваться подданный для того, чтобы повиноваться именно Государю, а не тайным врагам его? Это вопрос подчас весьма сложный. Разве парижская чернь, принудившая Людовика XVI переехать в Париж, понимала, что делает и кому помогает? А ведь она в то время еще любила своего короля.
Не говорю уже о пропаганде идей республиканских, которая теперь через все щели прорывается к народу. Мыслимо ли противостоять ей с одной традицией да привычкой, которые, впрочем, подрываются именно сильнее всего в городе не только пропагандой, но и беспорядочным существованием вне семьи, вне общины, вне всякой гражданской деятельности.
Нет на свете выше политического идеала, как идеал Самодержавного Царя, душой и сердцем объединенного с народом. Но этот идеал должно понимать и нужно им, по мере сил, жить. Люди же бессознательные не могут ни понимать, ни жить человечески. И страшно подумать, что ненормальные условия способны вырабатывать бессознательную и недовольную "чернь", безродный "пролетариат", именно в городах, которых влияние в жизни страны постоянно возрастает.
Между тем городское рабочее население, если оно получает время и средства для своего нормального национального развития и в своих промышленных союзах приучается понимать условия гражданской жизни, научаясь также и пользоваться ими разумно и легально, - именно это население может укрепляюще и развивающе действовать на всю остальную массу русского народа, с которым оно так тесно связано.
Вот как освещается "мирная", "созидательная" деятельность, ненавистная революционерам, когда смотреть на нее с точки зрения здорового русского идеала. Для социал-демократа рабочий класс делается "наиболее малоценным и наименее интересным", если только покидает мысль разрушить свое общество, а думает об улучшении своего быта. Для того же, кто помнит обязанность "возделывать и хранить" наше земное достояние, напротив, всякое честное стремление к улучшению обнаруживает ростки великого, идеального. И понятно, что это относится не к одному рабочему классу, а ко всем слоям, на которые естественно расчленяется человеческое общество. Те же великие, идеальные цели существуют и при улучшении быта дворянина, промышленника, служилого человека, или, по крайней мере, эти цели должны быть при сознательном отношении человека к своей личной и сословной жизни.
Почивший епископ Феофан, Вышенский затворник, на вопрос образованной девушки, чем ей заниматься, отвечал: "Делать как следует все, что посылает окружающая жизнь". Это ответ истинной мудрости. Он совершенно приложим и к запросам общественной жизни.
Если бы мы как следует, то есть согласно своему идеалу, устраивали все, выдвигаемое действительной жизнью, все группы, слои, сословия, порождаемые ею, предоставляя им настоящее живое, самостоятельное и организованное, а тем самым дисциплинированное существование, то все социальные вопросы решались бы у нас легко. Отрицательные и разрушительные революционные идеалы не могли бы к нам и заноситься. Из этой постоянной, хотя даже и мелкой организационной работы вытекают великие последствия. Если мы впадаем в общественное недомогание, то исключительно потому, что наше европеизированное "средостение" постоянно мешает России жить и устраиваться по-русски.
Если же мы осознаем наконец свой идеал, если он в России победит наконец мертвящее влияние европейского идеала и мы начнем снова устраивать все классы и сословия по тому же типу, какой уже складывался в Московской Руси, то из этого проистекли бы, в числе других, два уже прямо величайших последствия:
1) коренное преобразование самого типа так называемой интеллигенции;
2) возможность не только идеального, но действительного, непрерывного общения Верховной власти и народа.
Здесь мы уже поднимаемся в высшие области служения нашему общественному идеалу.
VII
Значение сословно-организующей деятельности для возвращения образованному слою его нормального характера заслуживает в настоящее время особенного внимания всех лучших сил самого образованного слоя.
Ему более чем кому-либо следует подумать о ненормальном характере, который он невольно принимает, превращаясь в так называемую интеллигенцию.
Я говорю в данном случае не об идеях интеллигенции, не о тех или иных ее партиях, но о самом социальном характере ее, при котором ее идеи, изменяясь в ту или иную сторону, обрекаются на развитие почти фатально ненормальное.
Основной характер современной интеллигенции состоит в том, что она из совокупности просто образованных людей разных сословий и классов сама превратилась в особый класс, специализированный на функциях "знания и понимания" и уже не у нации почерпающий идеи, а, наоборот, как бы мыслящий за нацию и внушающий ей идеи. Это положение вредное для нации, вредное и для этого "мозга нации", а в то же время новое в истории. Оно заявило себя, собственно, с XVIII века и характеристично обнаружилось одновременно с идеей революции. За все остальное время существования человечества такой отслоенной, превратившейся в особый класс интеллигенции не было. Были люди образованные, ученые, были и классы, более других обладавшие образованием. Но эти образованные люди не сплачивались, не выделялись в особенное сословие, а были неразрывно связаны с жизнью других, органических слоев народа.
Даже духовенство, иногда наиболее сосредоточивавшее знания, являлось особым сословием и имело авторитет не как "интеллигенция", не потому, что оно было "интеллигенцией", а потому, что служило удовлетворению религиозной потребности народа. В христианском мире оно даже не определяло верований народа, а только имело те же самые верования, что и народ. Митрополит или патриарх, изменявший эти верования, не встречался народом, как ныне интеллигенция, с преклонением перед "последним словом" понимания, а напротив, изгонялся как еретик. Величайшим авторитетом в духовенстве пользовались не наиболее образованные, а наиболее святые, то есть наиболее преуспевшие в том духовном совершенстве, которого старался достигать и каждый, самый скромный мирянин.
Были образованные бояре, и их мнения о политических делах окружались в глазах народа большим авторитетом. Однако напрасно бы пытался боярин ослепить народ проектами "последних слов" революционных переворотов. Даже и несравненно меньшего переворота не мог он сделать, потому что в народе повсюду имелись свои социальные авторитеты, свои, в своем роде, "интеллигенты" - по крестьянской ли жизни, по посадской ли и торговой или в казачьих населениях. Все эти слои нации верили в свой ум и понимание, и если теоретическое значение, чисто книжное, не очень распространялось, отчасти именно потому, что эта сословная интеллигенция прекрасно понимала, что величайшее знание жизни есть знание непосредственное, а не книжное. Поэтому у всех народов авторитетом знания, то есть своего рода интеллигентом, считался наиболее опытный, умный и наблюдательный деятель самого сословия.
Вследствие присутствия повсюду таких людей, вследствие обладания своими авторитетами, своими "интеллигентами" сословия были живы и крепки, и внутреннее духовное порабощение каждого из них каким-либо другим сословием было крайне трудно, почти невозможно. Наши крепостные потеряли почти все, но сохранили до конца духовную, умственную самостоятельность.
Дворянство могло взять у крепостных их гражданские права, но подчинить их духовно было не в состоянии. Так было повсюду, и замечательно - именно в эти времена никто не признавал законом "борьбу классов", все классы чувствовали свою связь, и национальное единство твердо поддерживалось этой "сословной интеллигенцией".
Интеллигенция внесословная проявлялась, как это и подобает, в редких, личных исключениях, которые в таких малых дозах имели для общества даже полезное значение фермента, тем более что на такую внесословную роль являлись лишь весьма оригинальные и сильные личности.